Мелкий чиновник Дима и его тайны. Конец

Поставленная брага созрела, и в хате намечалась очередная пьянка. В тюрьме, как нигде больше, поражает человеческая изобретательнось. Окруженные всевозможными запретами и препонами, лишенные возможности пользоваться привычными вещами и, несмотря на регулярные шмоны, зеки умудряются находить и придумывать такие решения обыденным задачам, которые на свободе никому даже в голову не придут. Шелковая нитка вместо ножовки, кипятильник вместо антенны, ремонт телевизора с использованием ложки вместо паяльника, отличные четки и зарики (кубики для игры) из пластиковых бутылок, веревки из мешка и полочки из веревок. О заточенных ложках и самогонном аппарате из кипятильников я уже молчу.

Самогон гнали с помощью пластикового ведра, кипятильников и куска полиэтилена. Готовый самогон тут же охлаждался и немедленно употреблялся. Оставлять его было опасно, да и терпения на это не хватало. Тема соорудил нехитрую закуску и Толстый начал банковать. Разливал он мерным стаканчиком по 50-100 грамм. Всем доставалось поровну, при этом себе, естественно, под видом проб и дегустаций он умудрялся выделить раза в полтора больше и был самым пьяным.

Все шло как обычно. Отлученный от общака Дима притворялся спящим, но Толстый, неожиданно снизошел, разбудил и налил ему кружку браги. Брага оставалась лишняя, выгнать ее не успевали и она все равно б пропала. Толстый любил быть «щедрым» в подобных ситуациях. Потягивая брагу, Дима расслабившись присел на самодельный пуфик возле тормозов.

Захмелевший Толстый, жаждал развлечений. Коллективные звонки заочницам, пьяные и на 90% надуманные рассказы о своих «подвигах» были его обычной «культурной программой». Но в этот раз ему в голову пришла мысль интересней:

— Кефирчик! А когда ты будешь с долгом рассчитываться?

Хата прекратила разговоры и посмотрела на Диму.

— С каким долгом? — виновато улыбаясь спросил Дима.

— Е…ТЬ! Ты че, уже забыл? Штука девяносто, по которой ты расписку написал?

— У меня  таких денег нет, — продолжая глупо улыбаться ответил Дима.

— Да кого это волнует! — возмутился Толстый — у тебя квартира есть? Продавай!

Дима молчал.

— Че ты там сидишь? Я че орать через всю хату буду? Иди сюда, с тобой люди разговаривают. — Толстый кивнул на общак.

Вяло поднявшись, Дима, как был, в одних трусах присел за общак. Со всех сторон его сразу же обступили зеки. Баранов стоял напротив него, упершись руками в стол, а коленом на забетонированное намертво сиденье. К разговору, как всегда вкрадчиво, подключился Рома.

— Не, хорошо, ну а как ты будешь отдавать? Назови время, место, люди подъедут, заберут.

— Че ты молчишь, с тобой разговаривают! — распалялся Баранов.

— А что отвечать? Я ж уже ответил, у меня таких денег нет.

— Ладно, мы ж не звери. Что у тебя есть? Когда сможешь отдать? Квартира на тебя оформлена?

— Сейчас я не могу ничего сказать. Как только освобожусь, отдам долг, — заикаясь отвечал Дима.

— Да ты че, нас за идиотов держишь? «Освобожусь» – это никогда! — Баранов начал демонстративно разминать кулаки и наносить удары в пустоту. Дима сидел как парализованный с глупой улыбкой смотрел куда-то в сторону.

— А зачем ты расписку писал, — спросил я.

— Я просто боялся вас, поэтому написал.

— Боялся? А кого ты боялся? — я был удивлен такой откровенностью.

— А давайте ему брови сбреем за балабольство? — осенило Толстого.

Захмелевшая хата встретила идею с одобрением.

— Е…ТЬ! Ты че, обосрался? — вдруг крикнул кто-то.

Возле Димы действительно стоял резкий характерный запах.

— БЛЯ! Ты че, в натуре обосрался?

Хата с хохотом комментировала это событие.

— Да не обосрался я, — зажато отбивался Дима.

— А, ну покажи? Ну, докажи, что ты не обосрался!

— Ну, не надо пацаны.

— Встань из-за общака, говном вымажешь!

— Встань, всю хату закантачишь!

— Встань, бля! Иди сюда! Снимай трусы, покажи! — галдела развеселившаяся хата.

— Не надо, пацаны.-  повторял Дима, а тупая улыбка так и не сходила с его лица.

Диму вывели на небольшой свободный пяточек перед тормозами, окружили, со смехом требуя снять трусы и доказать свою невиновность. Дима вяло сопротивлялся. Наконец Печа, маленький и шустрый зек лет тридцати, рывком стянул с него трусы и все убедились, что Дима действительно обделался.

Не сильно, но вполне достаточно, чтоб вонь стояла на всю хату. Это вызвало новый всплеск смеха, возмущений и брезгливых замечаний.

— Дима! Ну, ты чмо!

— Бля! Пусть едет на пидарпост!

— Завтра же по проверке съезжай!

— Иди мойся! Че стоишь?

Дима взял  тазик для половой тряпки, набрал воды, достал чистые трусы и пошел на дючку мыться. С лица его не сходила блаженная идиотская улыбка. У него явно поехала крыша. Пока Дима мылся, хата оживленно обсудила все произошедшее и решила, то Дима должен съезжать, что перед тем как съехать он должен побрить брови за балабольство, а Печа вспомнил старый Димин долг. Когда-то, в начале Диминой «карьеры» в хате, Печа  стриг его.

Обычно Печа стриг зеков бесплатно, но в этот раз Дима, по своему идиотизму, решил пошутить и ляпнул: «Запишите на мой счет». Печа сделал вид, что шутки не понял и ответил: «Хорошо, пятнадцать гривень». Так Дима,  неожиданно оказался должен пятнадцать гривен. Он попытался развернуть все в шутку, но было поздно. Вся хата это видела, слышала и охотно подтвердила б существование долга. Теперь, пьяненький и возмущенный Печа желал во что б это ни стало долг получить.

Бритье бровей, все равно, что клеймение. Наказывают так за балобольство. Говорят, что балабол хуже пидараса. Говорят, брови отрастают очень долго. Заехав в любую хату, зек, с бритыми бровями, должен был объяснить, за что потерял брови. Фактически, это последняя ступень перед пидарасом.

Подмывшись, Дима вышел с дючки, а его уже ждали с бритвой наготове. Обступив его со всех сторон и не обращая внимания на робкое сопротивление, пьяные и довольные зрелищем зеки заставили Диму сбрить брови.

Сбрив брови, Дима уселся возле кормушки и закурил.

— Даа! — протяжно произнес он, и покачал головой.

— Даа! — повторял он через время и опять качал головой.

Хата успокоилась и  разбрелась по нарам. Усталые зеки посмеиваясь перекидывались одинокими фразами, вспоминая особенно смешные моменты только что закончившегося представления. Не успокоился только Печа.

Засунув руки в карманы он подошел к Диме и деловым тоном спросил:

— Когда ты мне 15 грн. отдашь?

— У меня сейчас денег нет — ответил Дима.

— А меня е…т?! Как расчитываться будем? Вставай, че сидишь?

Дима медленно встал, улыбаясь и робко переминаясь с ноги на ногу. Он был на голову выше Печи, но сейчас это не имело никакого значения. За Печей была вся хата, и для него это был удобный случай показать свою «крутизну».

— Так как рассчитываться будем ?

— Не знаю. Как только появятся деньги, рассчитаюсь.

— А мне сейчас надо.

Хата, чувствуя продолжение развлечения, начала было подтягиваться к Пече с Димой, но Толстый, соблюдая «законность» одернул их:

— Это по личному. Пусть сами разбираются. Никто не должен вмешиваться.

— Ну что, пойдем за парус? — деловито продолжал Печа.

— Печа, ну не надо, — испугано отвечал Дима.

— Ну, надо ж как то рассчитываться. Пойдем, пойдем...

И Дима покорно зашел с Печей на дючку. Печа задернул парус. Хата вся обратилась в слух. Дима достиг дна. У всех на глазах он «добровольно» пошел за парус, и там Печа склонял его к гомосексуальному контакту. Это был конец, ниже уже падать было некуда. Нормальный зек не допустил бы до такого.

— Поворачивайся, — слышался за парусом Печин голос.

— Ну, не надо.

— ПОВОРАЧИВАЙСЯ! — повысив голос, повторил Печа.

Дальнейшее произошло мгновенно. Выскочив из-за паруса, перепрыгнув через умывальник и натягивая на ходу трусы Дима столь стремительно ломанулся к тормозам, что никто из хаты не успел отреагировать.

— ДЕЖУРНЫЙ! УБИВАЮТ! — кричал Дима и молотил кулаками в двери.

Очнувшиеся от неожиданности зеки кинулись оттаскивать его от тормозов, но было поздно. Дежурный уже услышал и, что было хуже всего, нажал кнопку, вызвав «гопкоманду». Рома кинулся к кормушке, разговаривать с дежурным, остальные держали Диму. Не прошло и нескольких минут, как в хату ворвалась гопкоманда. Диму сразу же увели, зеков выгнали на продол, в хате остался один Толстый. Через минуту из хаты вышел лейтенант и, обращаясь к стоявшим на продоле зекам, спросил:

— Кто писать будет?

Неожиданно вызвался Печа. Его увели, а остальным зекам разрешили войти в хату, гопкоманда ушла, унося с собой в качестве трофея несколько пятилитровых пластиковых бутылок с брагой. Тормоза захлопнулись. В хате был полный разгром. Весь пол залит брагой. Скатки вывернуты, сумки вытащены из под нар прямо в разлитую брагу и распотрошены. Толстый стоял у решки с видом дипломата решающего сложную задачу.

— Ну, че там на продоле было? А где Печа? — сдержано поинтересовался он.

— Печа кинулся под танк, вызвался писать объяснительную.

— Бля! Нахрена? Надо было морозиться. Ниче не знаем, все спали, че он ломанулся, никто не знает. А че? Побоев на нем нет, брови он сам сбрил, — давал наставления Толстый, — Ладно, че стоите? Давайте убирать.

Через пятнадцать минут хата была приведена в порядок. Привели Диму, под присмотром попкарей он молча быстро собрал свои вещи и ушел. Вернулся Печа с видом скромного героя, готового пожертвовать собой для блага хаты.

— Я взял все на себя. Сказал, что у нас это по личному конфликт. А хрен с ним, карцер, так карцер, — Печа явно хотел на этом случае повысить свой авторитет в хате. Ни в этот день, ни на следующий, на карцер он не поехал.

После бурной ночи хата стала укладываться спать. Обсудив произошедшее и дружно сходясь в том, что: «Из-за таких полупидаров, нормальным зекам житья нет», зеки наконец заснули. Я лежал на наре. На душе было погано. Жалко Диму не было. Было ощущение участия в чем-то омерзительном. А как надо было поступить? — убеждал я себя. Заступиться за него? Пойти из-за него на конфликт со всей хатой? Зачем? Чем Дима лучше того же Толстого? Ничем. Что у меня, своих проблем мало, чтоб еще в Дон Кихота играть? От таких, как Дима, все равно благодарности не дождешься. Да, ладно!- обрубил я — хватит рефлексировать. Спи.

Проснулся я уже с совсем другим настроением. Все произошедшее было в прошлом, как неприятный сон. Димина судьба меня абсолютно не интересовала. Совесть не мучила.

На следующий день, Толстого вызывали для беседы с опером, выясняли, стал ли Дима пидарасом. Это был важный вопрос, сажать пидараса в порядочную хату нельзя, могут быть проблемы.

Я опять уехал на этап, а вернувшись узнал, что в хате было несколько шмонов во в время которых отлетело три телефона. Толстый уверенно заявлял, что это Дима сдал. Может быть это было правдой, а может и сам Толстый под шумок их продал. Во всяком случае, через время, у Толстого появилась отличная мобилка.

По слухам, Дима проехал по нескольким  хатам и отовсюду его быстро выперли.

Рассказывали, что он пробовал подрисовывать брови простым карандашом, приглашал другого зека спать с ним на одной наре валетом, и вообще, вел себя неадекватно и неправильно по тюремным меркам. В итоге его, по слухам, поместили в камеру с таким же изгоем, а через пару месяцев он вышел на подписку о невыезде. Еще через месяц я скентовался с Вовкой. Он сидел третий раз, срочную служил «Краповым беретом» в Карабахе, характер имел взрывной и прямолинейный. С таким можно было любую бучу поднимать не опасаясь предательства. Положение вечного гостя в хате нас обоих напрягало. К тому же Толстый проявил себя латентным пидорасом, хата была явно нездоровая и оставаться в ней становилось просто опасно для репутации. Поэтому, в одно прекрасное утро, собрав манатки и объявив перед всей хатой Толстого пидором, мы вдвоем съехали в другую хату, где ставили уже свой порядок.